Метель метет по улицам Астаны. Весь город засыпан снегом. Белая Астана. Как будто выбелена известкой.
На следующий день я встречаюсь с мэром (акимом) Астаны. При входе моем в кабинет из-за стола поднялся подтянутый, сухощавый мужчина и энергично тряхнул мне руку.
— А я вас помню, — сказал я, садясь.
Он закивал головой. — Конечно. Мы вместе учились во ВГИКе.
Первый аким Астаны Адильбек Рыскельдинович Джаксыбеков окончил экономический факультет института кинематографии. И здесь, в новом, независимом Казахстане, кандидат экономических наук Адильбек Рыскельдинович был сполна востребован.
— До революции Казахстан вообще не имел столицы, — рассказывал он. — Его территория делилась на генерал-губернаторства. И лишь в декабре 1917 года Москва определила в качестве столицы Казахстана Оренбург. Для этого он был включен в состав Казахстана, но так и не стал его консолидирующим центром. В 1925 году столицу перенесли в Кзыл-Орду. И опять неудачно! Стали строить Турксиб. И столицу перенесли в Алма-Ату. Чувствуете, да? Все переносы диктовались любыми причинами: классовой целесообразностью, революционностью, но только не национальными интересами казахов. И только сейчас, впервые в своей истории, мы приняли самостоятельное решение исходя из наших национальных интересов. И это имеет не только огромное политическое значение, но и нравственный смысл.
Прощаясь со мной, первый аким Астаны сказал:
— Знаете, как в древности назывался этот край? Батагай! Благословенная земля. И я чувствую, что это благословение с нами...
Но настоящий поток истории хлынул на меня в музее Сакена Сейфуллина.
— Вот, познакомьтесь, — сказал Ерден Амедиевич. — Наш аксакал. Ему 96 лет. Старейший житель Акмолы... А это драматург и поэт Гур-ага. Долгие годы руководил Северным отделением Союза писателей Казахстана. Сейчас редактор журнала «Сары Арка».
Тут вошел в комнату еще один мужчина — высокого роста и с красными от мороза щеками.
— Таукенов Касым Аппасович. Работал главой исполнительной власти Акмолинской области. У него есть прекрасная книга о волках. И вообще — эрудит. Вот они вам про Акмолу и расскажут.
— Как переводится Акмола? — спросил я.
— Если вы Геродота читали, — сказал Таукенов, — когда персидский царь Дарий вторгся в страну наших предков, он никак не мог заставить их принять бой. Они уходили от Дария в степь и растворялись в ней. Дарий был удивлен. Что это за народ, который не дает ему отпора? На это скифы ответили так: «Если вы хотите вступить с нами в бой, попробуйте тронуть могилы предков, вот тогда вы увидите, кто мы».
Дарий тут же дал команду разрушать все могилы, курганы, какие попадутся. Утром встает — масса конницы. Дарий обрадовался: «Ну наконец-то! Начнем воевать».
Заходит в шатер, чтобы перед боем покушать. Вдруг слышит какой-то шум. Оказывается, скифы за зайцем гоняются. Тогда он задумался: «Смотрите: сейчас будет битва, больше половины из них погибнет, а они о смерти даже не думают!» И не стал воевать. Ночью разжег костры и потихоньку давай сниматься. Вот такой смысл Акмолы, — закончил рассказ Таукенов. — Это курган, укрытие. Священное место. Вот такой смысл.
— Давайте затронем другую тему, — предлагаю я. — Расскажите мне о Евразийском союзе. В чем смысл этого союза?
— Самое главное, — говорит Гур-ага, — мы живем и в Европе, и в Азии.
— Русские тоже говорят: мы живем и в Европе, и в Азии, — улыбаюсь я.
— Вы завоевали Азию, а жили в Европе, — драматург поднимается из-за стола. — Если хотите подробно со мной побеседовать, я в редакции. У журнала есть намерение написать новую историю. И у нас есть семнадцать своих концепций. А сейчас прошу извинить. У меня дела.
Гур-ага уходит. Вслед за ним уходит и аксакал. Мы остаемся вдвоем с Таукеновым.
То, что говорит Нурсултан Абишевич о Евразии, имеет глубокий смысл, — высказывает свою точку зрения Таукенов. — Тем более что с Россией мы уже столько веков рука об руку живем. Экономика и политика нас сближают. И в душевных, чисто человеческих отношениях у нас много общего, много общих психологических черт, вы это и сами знаете. То, что с китайцами мы вроде сближаемся, у меня особой радости не вызывает, потому что это очень опасное сближение. Посмотрите: до 1945 года был манчжурский народ, а сейчас кто о манчжурах говорит? Его нет! Это был полутюркский народ, он исчез. Поэтому если между двух великих держав мы находимся, то нас, конечно, больше привлекает Россия, русский народ, чем китайский... Все тот же великий закон отрицания отрицания. Только на новом этапе...
Неужели Томирис
Это открытие сделал недавно казахский археолог Кемаль Апишев. Тот самый, который несколько лет назад откопал знаменитого «золотого человека»...
— «Золотой человек»? Это действительно удивительная находка, — начала свой рассказ в краеведческом музее Астаны историк Нелли Викторовна Шиврина. Мы подошли с ней к освещенной нише, за стеклом которой стоял черный манекен в золотой сверкающей кольчуге.
— Апишев наткнулся на него в кургане Иссык. Это погребение сакского вождя IV—V века до нашей эры. Воин был одет в замшевую куртку красного цвета, сплошь обшитую золотыми бляшками. Голову его венчал высокий кожаный колпак, украшенный золотыми фигурками зверей и птиц. Перед вами его точная копия.
Теперь этот вождь отделялся от нас не веками, а только стеклом, в котором, как призраки, отражались мы: я, Нелли Викторовна и Ерден Амедиевич... Лицо сака, затянутое темным бархатом, было без рта, без носа, без глаз, без зубов. Как «Черный квадрат» Малевича оно могло рассказать нам все что угодно. Как ветхозаветный, Бог, лица которого никому никогда не дано увидеть. Странно, но «золотой человек» был небольшого роста. Где-то мне по плечо.
— Есть еще одна версия, — тихо сказал мне Ерден Амедиевич. — Это Томирис.
— Да, действительно, есть такая гипотеза, — кивнула Нелли Викторовна. — И как это всегда бывает, первыми с этой идеей выступили иностранцы. Французы. Очень маленький скелет. Полностью сделать анализ пока затруднительно, потому что сохранились лишь небольшие фрагменты скелета. Поэтому есть сомнения: то ли юноша, то ли девушка... Но высокая шапка и шейные украшения — это символы светской и духовной власти. То есть при жизни он был царем или жрецом. Как бы отмечен богами.
Неужели Томирис? Та самая царица массагетов, которая убила великого персидского царя Кира, основателя династии Ахеменидов? Эта битва, писал Геродот, была самой жестокой из битв между варварами. Стоя друг против друга, они осыпали противника тучами стрел. Затем, исчерпав запас стрел, схватились врукопашную — с кинжалами и копьями в руках. И степняки одолели. Почти все персидское войско пало на поле битвы, погиб и сам Кир. Когда труп Кира нашли, Томирис велела всунуть голову царя в мех с кровью.
— Ты хитростью захватил моего сына, — сказала она при этом. — И тем самым погубил меня. Насыться же теперь кровью, которую ты всегда жаждал и не мог насытиться!
Я протянул руку и дотронулся до стекла.
Волчья охота в горах Ерейментау
Кони в степи
— Ну что, поехали? — говорит Таукенов, оглядывая нас. — Ничего не забыли? Трогай, Володя, — и наша машина медленно выползает из переулка на Республиканский проспект. Еще очень рано, темно, Астана спит, на пустынных улицах горят фонари, в свете которых, как мошки, вьются снежинки. Северная столица Казахстана — это все же Сибирь, и Арктика дышит на город двадцатиградусным морозом. Но в машине уютно, тепло, играет тихая музыка. Таукенов с Володей сидят впереди, а мы сзади: Нелли Викторовна, я и Леонид Дмитриевич.
— Я так рада! — возбужденно говорит Нелли Викторовна. — Никогда не была на волчьей охоте!
Нелли Викторовна — специалист по древним захоронениям, одиноко разбросанным в степи. Вчера, перед тем как поехать на волчью охоту, Нелли Викторовна много рассказывала мне о мазарах, которые она, еще работая в акмолинском краеведческом музее, здесь обмеряла и описывала.
Она сидит у окна в белом пуховичке и черной шапочке на голове, а за нею кончается Астана. Летит, как стрела, наша «Хонда». Уже постепенно светает, и пасмурное безмолвие казахской степи окружает нас. По трассе метет поземка, иногда невидимый порыв ветра вздымает ее вверх, заворачивая машину: в белое облако.
Неподалеку от дороги пасется табун белоснежных жеребят, и я прошу нашего водителя Володю остановить машину, чтобы их сфотографировать. Я выскакиваю на мороз в одном свитере, и в первый момент сгоряча даже не чувствую холода. От табуна идет резкий лошадиный запах. Чтобы к ним подойти поближе, я спускаюсь с дороги в кювет, и только теперь чувствую, как ресницы мои, брови, усы и волосы на голове начинают покрываться инеем от собственного дыхания. Тайна белых жеребят заключается в том же: они не белые, а рыжие, это их спинки покрыты изморозью. Как тульские пряники в сахаре. Жеребята копытами разгребают слой снега и мягкими губами захватывают сухой ковыль. Прутики ковыля тоже все в серебристых блестках, как в соли. А лошадиные ноздри в налипшем снегу. И они ими — фу, фу! Это и есть так называемая тебеневка. Добыча корма из-под снега. А какая тишина вокруг! Только хрумканье их и слышно. Я вскидываю камеру. И вдруг жеребята шарахаются от меня в сторону, сметя с себя белое облако, спины их уже не белые, а рыжие, и новогоднее очарование их исчезло. Все, сказка кончилась.
